ТАЙНА СТАРОЙ ЦИТАДЕЛИ

Мы не знаем, действительно ли в имперских «верхах» зрел секретный проект, в котором Ново-Николаевску отводилась особая роль? Сегодня только архивы ФСБ могут подтвердить или опровергнуть предположение, что последний самодержец российский готовил резервную столицу на случай переноса Двора вглубь Империи. В любом случае из-за последовавших в 1917 году трагических событий этому замыслу не суждено было сбыться. Зато у новосибирцев есть основания считать, что правобережная часть современного Новосибирска развивалась под Высочайшим протекторатом. Какой город России может похвастать такой особенностью своей биографии? Жителям города по-хорошему стоило бы создать музей в честь царя Николая Второго как отца-основателя города и тем самым привлечь к себе поток туристов, но слободская культура сибирской столицы еще долго будет делать подобные мысли преждевременными. Зато уже вполне можно поговорить о связи загадочного рождения Ново-Николаевска с белыми пятнами российской истории. Ведь не случайно же руины старинной «татарской» крепости, возвышавшейся над молодым Ново-Николаевском, находились под жесткой имперской охраной?

Не многие знают, но крепостные валы «в конце Самарской улицы» (ныне улица 9 ноября), описанные в самом первом путеводителе по Ново-Николаевску, были предметом особой гордости горожан и здесь запрещалась любая хозяйственная деятельность. До прихода к власти большевиков среди новониколаевцев культивировалось уважительное отношение к этим останкам «седой старины» как к местной реликвии.

До сих пор никто серьезно не занимался вопросом происхождения не дошедших до нас развалин, их настоящего возраста, места и значения в истории Отечества. Формально существующий в Новосибирске парк археологии «Чертово городище», площадью 2,20 га, вряд ли можно считать решением вопроса, потому что даже во времена владычества теленгутов крепость уже была древней, так как упоминается в аутентичной легенде насчет последних дней хана Кучума, уносящей нас аж во времена царя Федора. Учитывая, что кочевники вообще никогда не строили правильных фортификационных сооружений, можно предположить, что эта крепость досталась им в наследство от предшествующей цивилизации.

Сразу вспоминаются факты отечественной истории, которые никак не комментируются официальной наукой. Например, почему первый имперский историограф Г.Ф.Миллер, получив задание собрать материалы для написания Истории Государства Российского, был отправлен не в Киев и не в Новгород, а за Урал? Ответ обычно содержит чушь типа того, что мол, Миллер был отправлен в Сибирь для написания «Истории Сибири». Проповедники этой идеи предлагают не обращать внимания на факт того, что на тот момент у самой России еще не было написано никакой собственной «истории», как еще не было ни исторической науки, ни вообще ученых-историков. А Сибирь, если иметь ввиду территорию Алтая с Новосибирской и Кемеровской областями, начала входить в состав России лишь за 25 лет до снаряжения миллеровской экспедиции.

Кто же в здравом уме потребует писать историю незнакомой и еще не исследованной страны, особенно когда не существует истории собственной?

Конечно, нам, жертвам «среднего» образования, трудно себе представить Петербург времен Анны Иоанновны, где все считают, что истоки московской государственности надо искать за Уралом. Но так оно и было! Это уже потом, одновременно с загадочным провалом экспедиции Миллера – студента, выписанного из Германии для написания древней истории Московии — на свет Божий появится «норманнская теория», которую до сих пор изучают наши дети. А в те времена ни у кого и сомнений не было, что истоки Древней Руси-Московии должны находиться в Верхнем Приобь, потому что петербургские и московские сановники до начала елизаветинского правления — это, прежде всего, люди XVII века, многие из которых продолжали придерживаться привычного летоисчисления Московского государства. Для них год 1733-й продолжал оставаться 7246-м годом, а значит, они чувствовали себя представителями государства, исчисление истории которого продолжается более семи тысяч лет. Фактически речь идет об истории Великой Скифии, продолжателями которой, вслед за популярным писателем 17 века Андреем Лызловым, считали себя представители старшего поколения русских вельмож. Для этих людей новации Петра оставалась придурью царственного еретика, а прошлое представлялась знанием о том, чем занималась Московия все эти семь тысяч лет. И вся история Европы для них была лишь небольшим эпизодом этой истории. Вот почему московиты всегда смотрели на представителей европейской цивилизации свысока.


Надо сказать, европейцы не оставались в долгу. Например, поляки первыми в Европе стали дразнить московитов «русскими», намекая на их культурную зависимость от крохотной Королевской Руси с еврейским населением, прозябавшей на месте современной Львовской области, которая в то время входила в состав Речи Посполитой. Московитов эта кличка, конечно, бесила. По информации самых знаменитых описателей средневековой Московии, таких как Герберштейн или Витсен, во времена Ивана Грозного и Алексея Тишайшего (отца Петра Первого), московиты твердили иностранцам одно и то же: настоящее название страны не Россия, а Рассея, Рассения, так как происходит от слова «рассеивать». Мол, «царские люди» рассеяны по великой территории, от того и такое название. Но главное, они рассказывали путешественникам об истории своей державы, о ее истоках. Вот почему на картах того же С. Герберштейна (1549 г.), Г. Меркатора (1594 г.), И. Гондиуса (1606 г.) и прочих средневековых картографов Сибирь густо населена русскими потомками скифов. Карское море именуется Татарским, или Скифским океаном. Устье великой Оби именуется Лукоморьем, позднее воспетым Пушкиным. А в верхнем течении Оби зафиксированы такие города как Грустина, Косино, Серпонов и т.д. Так что сложившийся в Европе взгляд на Москву как на столицу огромной Tartarie, — это, прежде всего, отражение представлений московитов о самих себе, о собственных корнях, которые традиционно вели за Урал, «в Синие Орды». Не случайно, сердечный друг Петра Первого голландец Николас Витсен, когда в 1692 году выпустил свою знаменитую монографию о России «Северная и Восточная Тартария» (стати, до сих пор не переведенную в России), не встретил ни тени неудовольствия от такого названия ни со стороны самого царя, ни со стороны его окружения. Топоним «Тартария» использовался и на отечественных картах, как минимум, до 1737 года (то есть и спустя 15 лет после провозглашения Российской Империи).

Подтверждение «азиатского следа» в истоках Московской государственности должно было содержаться и в дневнике Даниила Готлиба Мессершмидта. В 1721 году этот естествоиспытатель был послан посмотреть на только что открывшиеся русским колонизаторам земли Южной Сибири как личный агент русского царя. Отчаянный немец семь месяцев исследовал загадочную страну и вернувшись, доложил Петру об увиденном. Возможно, это был рассказ об обнаруженной им древнескифской столице. В древние времена путешественники называли ее Грустиной, считая столицей огромной державы, и это имя дожило до 17 века. На некоторых средневековых зарубежных картах в среднем течении Оби, действительно, значится некий город Grustincki. Причем, в ряде случаев – в районе новосибирской агломерации, территория которой не случайно до революции называлось Гусинским (Грустинским?) имением Кабинета Его Величества. Так это или не так, но услышанное царем оказалось настолько опасным, что вся информация была строго засекречена. Из дневника, который Мессершмидт вел во время путешествия по Сибири, были удалены те страницы, которые касаются пребывания в Теленгутии. Дневник Мессершмидта опубликован, и каждый может убедиться, что записи в нем обрывается 6 мая 1721 года, когда Мессершмидт пересек границу «телеутской землицы», и возобновляются 8 декабря 1721 года, когда исследователь уже покинул ее пределы.

Кто знает, может именно эти вырванные листы держал в руках будущий российский император Николай II? Он мог соотнести информацию верного слуги Петра Великого с координатами развалин старой крепости на высоком обском плато, которые ему предоставили военные топографы. После этого на секретных топографических картах Азиатской России мог появиться условный населенный пункт под условным же названием «Ново-Николаевский».

Ведь только так могла называться новая столица России?

Федор ГРИГОРЬЕВ



http://www.n-vpered.ru

Вот так и начинал свою историю будущий Новосибирск: на правом берегу простиралась Теленгутия, покой которой охраняла сторожевая крепость с гарнизоном из воинов местного племени Цаттыр (их русские называли Чатами). А на левом берегу – Азиатская Россия, встречавшая путников с юга постоялым двором, который обслуживался крестьянами, по некоторым данным, переселенными сюда с Поволжья, из Кукарского уезда (ныне г. Советск) под командой пугающего вида новгородца. И соединял эти рубежи древний брод – как переправа между эпохами. Надо сказать, что с началом русского освоения Верхнего Приобья правый «теленгутский» берег будущего Новосибирска никак не осваивался новыми хозяевами. Если раньше его колонизации препятствовали воинственные Чаты, то теперь запрет исходил от имперских чиновников, так как на кабинетских землях проживать разрешалось только аборигенам. Вот почему берега будущей столицы Сибири целых два века не имели друг с другом ничего общего, кроме соединявшего их древнего брода. По левую сторону Оби разрослась Кривощековская слобода, теперь состоящая из двух десятков прижавшихся друг к другу русских сел и деревень. А на правом берегу продолжал стоять девственный лес, окружавший обветшавшую крепость, у стен которой выросло поселение потомков Чатов. Суеверные кривощековцы называли крепостные развалины Чертовым Городищем. Впрочем, нам известно и его тюркское имя: Мочигу – так чатское село значилось у мостостроителей, которые пришли сюда в конце 19 века строить первый железнодорожный мост через Обь. Великая стройка взорвала вековой уклад Мочигу-Кривощековской агломерации, так как мост было решено строить прямо по линии древнего брода. Очень скоро село Мочигу растворилось в новостройках железнодорожников. На смену тюркским диалектам пришли вятские и московские говоры. Это случилось, потому что временный поселок для командированных рабочих-путейцев было решено строить на пустынном правом берегу – неподалеку от руин старой крепости.